Артур Крупенин - Энигматист [Дело о Божьей Матери]

— «Годить»? — не сразу понял Лучко. — А, в смысле «родить»?

— Да, именно. В фигуральном смысле.

Лучко с недоверием заглянул в книгу. Рисунок действительно очень напоминал узор, выложенный на подмосковной поляне.

— Ну и чьих это, по-твоему, рук дело?

— Я бы посоветовал начать с тех, кто понимает толк в славянской символике.

— Так где же их искать-то?

— Пока не знаю. Да ты не волнуйся. Я покопаюсь, может, что и всплывет.

— Будут новости — дай знать.

Не дождавшись лифта, Лучко, чертыхаясь, пешком отправился на первый этаж. Он был совершенно сбит с толку. Ну что за галиматья такая: поле, которое собирается родить?!

Покончив со всеми хлопотами дня, Глеб высоко взбил подушку и полулежа устроился на кровати. Раскрыв тетрадь, он углубился в отчет Зины о посещении Синодальной библиотеки и тамошних архивов.

Заботливо сохраненные безвестными архивариусами церковно-приходские документы бесстрастно констатировали рождение и смерть рабов божьих, полностью опуская подробности их жизней. Несмотря на присущую подобным архивам скупость, собранная информация весьма впечатляла. Зине удалось установить, что сакелларий Успенского собора Иоанн Костинари умер в 1831 году, во время эпидемии холеры. Впоследствии никаких следов рода Костинари в истории собора и иконы не прослеживалось. Объяснением тому мог быть еще один найденный Зиной документ, из которого следовало, что после смерти Иоанна попечительство над осиротевшими детьми взял его старший брат Михаил Костинари, из купеческого сословия. В разгар эпидемии этот удачливый коммерсант, символично замыкая исторический круг, вернулся в Константинополь, откуда двумя веками ранее прибыл его пращур. Далее следы рода терялись, точно так же, как столетием позже навечно затерялся в прошлом и сам Царьград, ставший Стамбулом.

Раздосадованный результатами разговора с экспертом Лучко с горечью констатировал, что до сих пор не нашел ни одной ниточки, способной привести его к заказчику похищения икон. А в том, что это один и тот же человек или группа лиц, никаких сомнений у капитана не было.

Зазвонил телефон. Дежурный сообщил о пакете, присланном на имя Лучко из Национального бюро Интерпола. Что бы это могло быть?

Тотчас спустившись в дежурку и расписавшись в получении, капитан снова заперся в кабинете. Разорвав толстый конверт, он поднес документ поближе к лампе. Ознакомившись с текстом, следователь почесал в голове и громко произнес нечто вроде «Охренеть!», только в куда менее литературной форме. Торопливо накинув пиджак, Лучко побежал к Деду. Он не вошел, а влетел в кабинет шефа. Причем впервые без доклада.

Глава XIX

— Во Флоренции? — недоверчиво переспросил Дед, откладывая нож и недочищенное яблоко. Его скупая мимика почти не отразила удивления, разве что излишне массивная нижняя челюсть отъехала еще ниже.

— Так точно.

— А откуда сигнал?

— От итальянской полиции.

— Давай дальше, в подробностях.

Лучко, успевший прочитать срочную депешу дважды, запомнил текст почти слово в слово.

— Некий Фосси, один из ведущих реставраторов расположенной во Флоренции галереи «Уффици», сообщил властям о том, что к нему обратился незнакомец со странной просьбой — снять восковые краски со старинной византийской иконы и восстановить исходное изображение.

— А почему они так уверены, что это «Влахернская Божья Матерь»?

— Нет, такой уверенности у итальянцев, конечно, нет. Просто, будучи музейным работником, этот Фосси по долгу службы регулярно просматривает сводки о подделках и пропажах произведений искусства. Он сопоставил факты и, как и положено законопослушному гражданину, уведомил власти.

— Похвально. Что дальше?

— Неизвестные предложили реставратору гонорар в триста тысяч евро за работу и молчание.

— Ого!

— Еще какое «ого». Теперь Фосси должен подтвердить согласие, подав условный знак.

— Он его подаст?

— Итальянцы уверяют, что да.

— А что потом?

— Чем дальше, тем интереснее. Через два дня после этого неизвестные обещают доставить саму икону, а также рентгенограмму и рисунок, дающий представление о том, какое именно изображение ему подлежит восстановить.

— Восстановить?

— Именно.

— Другими словами, эти люди собираются уничтожить «Богородицу»?

— Похоже, да.

— Два дня, говоришь? Ждать, слава богу, недолго.

— Два дня ждать, может, и не придется, — как бы невзначай обронил Лучко. Самую любопытную деталь он оставил на десерт.

— А ну выкладывай.

— Реставратору оставили небольшой скол с иконы с фрагментом изображения, чтобы он заранее подобрал химикаты и инструменты.

— И что это нам дает?

— Итальянские эксперты готовы в срочном порядке провести серию исследований, после чего наши специалисты из Третьяковки сравнят полученные данные с теми, что имеются у них. И мы будем точно знать, наша это икона или нет.

— А у нас есть возможность поторопить итальянцев? Чтобы приступили немедленно?

— Не уверен. Попробуем.

— Ну так пробуй!

Когда капитан ушел, Дедов подошел к окну и, задумчиво потирая бычью шею, резюмировал:

— Надо же, Италия! Охренеть!

Вместо «охренеть» генерал тоже употребил забористый синоним, еще менее благозвучный, чем тот, что пятнадцатью минутами ранее использовал Лучко.

Предвыборная борьба на кафедре достигла кульминации. Вообще-то, согласно уставу, заведующего тайным голосованием избирал ученый совет университета. Однако в уставе было черным по белому прописано и то, что кандидатов предварительно утверждал ученый совет факультета, учитывая при этом мнение коллектива. Вот за это самое мнение и шла невидимая битва.

Фунин и Гладкова по очереди с глазу на глаз общались с коллегами, стараясь выяснить их позицию и всеми правдами и неправдами склонить на свою сторону. Для этой цели оба сутки напролет торчали на кафедре, стараясь не упустить ни одной возможности лишний раз пообщаться с электоратом.

Справедливости ради стоит заметить, что домой никто из них особо не торопился. Супруга Фунина с начала весны по конец осени жила на даче, а его единственный сын давно вырос и упорхнул из родительского гнезда. Что касается Гладковой, то ее муж-археолог месяцами пропадал на раскопках, а детьми она так и не обзавелась. Как, впрочем, и добрая половина остальных кафедральных дам.

Надо признать, что профессорско-преподавательский состав никогда не отличался многочадием, на что Буре с усмешкой цитировал Аристотеля, еще тысячи лет назад заметившего, что «в целом плодовитость организмов обратно пропорциональна их развитию».